Дорогие, я немного рассказывала вам о своём муже.
Он отчаянный путешественник и это неизлечимо. Исследует такие места,
в которые мало кто рискнёт сунуться. И постоянно привозит из экспедиций какие-нибудь диковинные вещицы. Да не просто вещицы, а вещицы с историями.
Вещицы скоро будут в моём Кнайпе, а сегодня первая
#историямужафрау.

…Тогда я был молод и неопытен и не знал, что некоторые места не любят отдавать своих сокровищ.

Намывая золотой песок, я отстал от экспедиции и плутал по Скалистым горам трое суток. Выбраться к месту стоянки мешали идущие одна за другой пыльные бури и крутые извилистые тропки с острыми скользкими камнями.

Утром четвертого дня, когда стопы мои превратились в одну сплошную мозоль, а из фляжки я вытряс последнюю каплю воды, фортуна послала мне закопчённое типи, приютившееся у отвесной безжизненной скалы. Внутри хлопотали над нехитрым обедом три индейца — иссушенные ветрами старик со старухой и их молчаливый внук с увитыми разноцветными лентами волосами до пят.

– Ради всего святого, – сказал я, вынимая мешочек с золотым песком. – Помогите мне отсюда выбраться.

Старик взглянул на металл и рассмеялся.

– Оставь себе, Человек-из-за-Моря, – он посмотрел на мой кисет. – Лучше отвесь нам мапачо, сколько не жалко.

Я отдал им весь табак. К вечеру индейцы привели меня к длинному коридору меж двух отвесных скал.

– На той стороне — Платт-Ривер, – проскрипел старик. – Три мили вниз по течению и ты у своего лагеря.

Я хотел распрощаться и пойти дальше. Старик взял меня за локоть и указал взглядом в сторону кустов у тропинки. Там стояла старинная облезлая колымага, нечто среднее между газонокосилкой и самодельным гольф-каром.

– Пешком Тропу Конквистадора не преодолеть, - старик спокойно глядел вдаль. – Конквистадор — это дух, который любит поиграть. Нужно ехать на полной скорости. Шины на этом механизме очень старые, если какая-то из них лопнет, Конквистадор выходит из пещеры и стреляет один раз. Мы называем это испанской рулеткой. Любой пришелец проходит этот обратный путь.

Меня подмывало спросить, каким образом колымага всякий раз возвращается на исходное место и кто меняет лопнувшие старые шины на другие старые шины — но я сдержался. Я пожал плечами, понимая, что старики давно не соприкасались с цивилизацией и им, дабы не сойти с ума, нужно выдумывать разные причудливые сказки. Решил играть по их правилам и двинулся к колымаге.

Старик вновь остановил меня. Он снял с головы венец из перьев и протянул мне.

– Орёл защищает от пуль, но лучше бы тебе не останавливаться.

Я вспомнил историю о вожде по прозвищу Римский Нос, который бесстрашно разъезжал перед строем американских солдат, зная, что его головной убор отведёт любую пулю. Мне стало немного не по себе, потому что мои спутники были очень серьёзными.

– А нет ли другого пути?

Старик покачал головой:

– На пятки наступает ураган. К тому моменту, как мы выйдем другой дорогой, товарищи посчитают тебя погибшим и снимутся с лагеря.

«Всё-таки это какой-то бред», — подумал я. Нахлобучил венец на голову, распрощался со странной троицей и поехал.

Чтобы уважить своих спасителей, я честно выжимал из драндулета всю скорость. Он скакал на камнях как необъезженный жеребец.

ТРОПА КОНКВИСТАДОРА

И тут, аккурат на середине пути раздался глухой шлепок — лопнула шина. Поднимая клубы пыли, колымага пошла юзом, но каким-то чудом сохранила равновесие. Я заглушил мотор. Повисла тишина, лишь где-то вверху, в просвете меж двух скал тихонько завывал ветер.

И тут я увидел его. Человек стоял в тридцати шагах, прямо у скалы. Могу поклясться, что секунду назад его там не было. Он словно бы вышел из камня.

Конквистадор поднял ружьё.

Говорят, в критические моменты перед глазами человека за долю секунды проносится вся жизнь. Так вот — всё это брехня. Я почему-то успел вспомнить только любимую свиную рульку, приготовленную моей женой. А вот стакан с ледяным немецким пивом мне не вспомнился.

Так что не вся жизнь, а только её половина.

Щёлкнул затвор. Вдруг сверху раздался крик. Не успел я понять, в чём дело, как непонятно откуда взявшийся орёл камнем обрушился с небес на ствол конквистадорского ружья. Грянул выстрел. С моего венца сшибло самое большое орлиное перо.

Я напрочь забыл, что Конквистадор стреляет только один раз — да и если бы вспомнил, всё равно б нёсся быстрее ветра. Чтобы бежать было легче, я вышвырнул прочь уже ненавистный мне мешочек с золотым песком. Воистину, некоторые места не любят отдавать своих сокровищ.

…
В ту ночь я закрылся в палатке и безбожно пил.

Товарищи, вероятно, думали, что я тронулся умом и пьянствую один. Но кроме меня незримо пили огненную воду и закусывали удивительными копченьями моей супруги Ирмы ещё четверо. Иссушенные всеми ветрами старик со старухой, их молчаливый внук с волосами до пят.

И спасший меня орёл.

ПРИЗРАК СТАРОЙ КИРХИ

Мы пережидали непогоду в горном австрийском трактире с незатейливым названием «У обрыва». Мои спутники, разгорячённые сливовым шнапсом, торчали у стойки, трепались с трактирщиком и метали дротики в рассохшуюся мишень. Мне же немного нездоровилось от трёхдневного слякотного перехода по Восточным Альпам и я отогревался поодаль у камина.

Ближе к полуночи ко мне подошёл огромный как каланча хозяин и, теребя длинные седые усищи, смущённо обратился:

— Герр N.… Я узнал, вы тот самый фотограф, чьи снимки печатают в старейших журналах о натуралистах. И вроде как это вы запечатлели ту самую… чёрную жабу, хотя считалось, что она давно вымерла. Не хотите ли местной сенсации? В паре километров отсюда в лощине есть заброшенная кирха. Там призрак. Настоящий. Думал, это все от скуки судачат, ан нет — сам давеча видел, чуть с лошади не грохнулся. Стоит как живой, глаза так и светятся, дым так и валит! Насилу ноги унёс.

Тепло огня и местный эль постепенно приводили меня в чувство и я ощутил привычную жажду приключений.

— Чего вы хотите?

— Дождь прекратился… — загадочно произнёс трактирщик. — Вот бы, если бы вы сделали снимок чудища… Получится — к вашим услугам запасы моего погребка. И кое-что ещё. Внакладе не останетесь.

Он странно на меня посмотрел. Повернулся и проковылял к себе за стойку.

Я подошёл к двум местным выпивохам, коротающим вечер в закопчённом углу и поинтересовался насчёт церковного привидения. Они признались, что избегают этого места — мол, недобрые слухи ходят уже давно и призрак не очень-то жалует людей.

«Ни дня без приключений», — подумал я, вздохнул и стал уточнять у выпивох маршрут.

Я вышел в густой туман. Пришлось вынимать компас. Где-то в чаще заупокойно ухал филин. Я шёл бодро и несмотря на помехи в видимости, довольно быстро оказался на месте. Туман понемногу рассеивался. Старая кирха маячила на пригорке островерхой тенью. Ворота с главного входа были сняты и дверной проём глядел на меня своим чёрным зёвом.

Я залёг в зарослях бузины шагах в десяти от входа, укрылся маскировочной сетью и стал прикручивать объектив. Обычно с условиями для фотографических приключений мне везёт — вот и сейчас выглянула луна, выгодно озарив крыльцо и беззубую пасть дверного проёма.

И началось.

Где-то под куполом раздался глухой надтреснутый звон колокола. Не успел звук утихнуть, как по лощине разнёсся полный неизъяснимой боли стон, от которого кровь стыла в жилах.

Одновременно с этим в дверном проёме появилась фигура призрака. Сгорбленный, худой, в серых лохмотьях — он медленно плыл из глубины кирхи и тянул ко мне свои узловатые руки. Лица было не рассмотреть, потому что от головы чудища валил густой светящийся дым болезненного жёлтого оттенка. Я сделал несколько снимков, накрутил другой объектив и осторожно выбрался из кустов.

Призраков я не боюсь, потому как целый год прожил в Мексике — там эти господа преспокойно бродят себе среди живых, потребляют текилу, горланят матерные песни и никого это особенно не заботит. И не захочешь — привыкнешь к такому порядку вещей.

Завидев мою смелость, привидение приостановилось и утробно прорычало что-то угрожающее.

— Ну, дорогой, давай обойдёмся без драм, — стал я себя подбадривать, не прекращая нажимать на затвор.

Когда я накрутил третий объектив и решился сделать ещё пару шагов навстречу призраку, тот, кажется, окончательно расхотел быть фотомоделью, развернулся и юркнул во мрак кирхи.

Я зажёг фонарь и вошёл внутрь, всерьёз намереваясь разузнать, куда подевался монстр. Здесь мои ноздри уловили аромат, который был слишком красноречивым, чтобы всерьёз продолжать поиски. Я захохотал.

— Где ваш дорогой племянник? — спросил я у хозяина сразу после того, как вернулся в трактир.

— П-почивает, — ответил он и сразу помрачнел, завидев моё ехидное лицо.

— Действительно, дело это утомительное — распугивать крестьян в облике бесприютного духа.

Трактирщик совершенно раскис:

— Как вы догадались?

— Когда ваш родственник помогал мне с поклажей, я имел неосторожность пролить на него свою туалетную воду. Это амбре из древнего квартала парфюмеров в Каире, его запах тяжело перебить, пусть даже вас угораздит после нырнуть в дёготь. Ваш же племянник не изволил даже принять ванну перед своей «призрачной» вылазкой.

Трактирщик наклонился ко мне:

— При церкви старое кладбище. Там лежит мой дед, от которого мне всё это досталось, — хозяин обвёл взглядом помещение. — Якобы за сроком давности кладбище и кирху хотят сравнять с землёй. А на этом месте построить грязелечебницу для богатеев. Новый земельный секретарь — тот вообще человек суеверный, но видимо деньги сильнее всякой боязни потустороннего, так что ему стало наплевать на россказни местных о призраке. Он хочет поскорей сбыть местечко. Вас мне подкинула судьба. Ваш авторитет искусного фотографиста поможет доказать, что привидение на самом деле существует и не является выдумкой малообразованного люда.

…
Наутро было солнечно. Мы покинули трактир гружёные несколькими бочонками эля и рислинга, а в нагрудном кармане у меня лежал листок с секретным рецептом шницеля, который тоже достался трактирщику от деда. Надо признаться, такого изумительного шницеля я не видывал в своей жизни — то-то жёнушка обрадуется да станет всех кормить в своём развесёлом кнайпе.

P.S.: На днях один мой знакомый вернулся из тех мест. Трактирщик с племянником велели кланяться — всё у них хорошо, народу «У обрыва» хоть и немного, но жаловаться нет нужды. Кирха стоит себе на своем старом месте, а земельный секретарь обходит её стороной.

И славно.

ПРО МОНАХА, ГОЛОВУ
И ПАЛЕЦ

Ползать по вьетконговским туннелям — та ещё радость. Из-за тесноты и духоты мгновенно покрываешься испариной, отмахиваешься от назойливых приступов клаустрофобии, да ещё и рискуешь, нащупывая в темноте путь, столкнуться с выводком недовольных скорпионов или, чего хуже, бамбуковой гадюкой.

Но чего не сделаешь ради благообразного монаха, который имел неосторожность уронить в заброшенный туннель монастырскую святыню — голову Будды, а сам оказался в габаритах несколько шире входного отверстия.

На порядок шире. Значительно шире.

И что он, интересно, с ней делал? Играл, словно мячом?

Я встретил его на берегу одного из многочисленных притоков Меконга на третьи сутки одиночного похода сквозь вьетнамские джунгли. Монах ковырялся в лазе ржавой лопаткой и выглядел растерянно.

— Меня высекут за такую халатность, — сообщил он. — Точно высекут. Три года живу в монастыре, а неудачи ко мне так и липнут.

По-человечески жалко было этого увальня, чем-то похожего на Сэмвелла Тарли из «Игры престолов».

Я прикрепил к поясу мешок, обвязался верёвкой, другой конец вручил монаху.

— Вероятно, вверх ползти будет тяжелее. Тяните изо всех сил.

А разум мне подсказал, что монахи дают обет безбрачия. И что за три года след от обручального кольца должен исчезнуть даже у отшельника, не покидающего кельи.

Меня хотят надурить.

— Ну что там, господин? — раздался сверху голос монаха.

Ему уже не терпится забрать свою игрушку.

Так, что я знаю о туннелях вьетконговцев? То, что тайные входы зачастую делали на дне рек и озёр. Неподалёку река, внизу в туннеле — вода…

Я нырнул и огляделся. Свет фонаря с трудом пробивался сквозь мутную воду, но этого хватило, чтобы увидеть в нескольких метрах впереди просвет.

Вот и славно. Плавать под водой мы научены.

Я выворотил из мягкой глинистой почвы валун, отвязал верёвку, привязал к ней камень.

— Готово, святой отец! Тяните! Тяните изо всех сил!

Я нырнул. Прямо под ногами обнаружилась потерянная «монахом» реликвия — её я спрятал в мешок и что есть мочи поплыл к просвету.

Прошлогодние уроки морского пехотинца, способного не дышать в течение пяти минут, не прошли даром — я вынырнул в густых зарослях на противоположном берегу, значительно ниже по течению. Прошёл ещё пару миль от злополучного места, а к вечеру с удовольствием отужинал рыбиной, которая каким-то чудом угодила в мешок во время моего отчаянного заплыва.

…Спустя неделю, ожидая парохода в Сайгоне, я узнал от всеведущего владельца ресторана — он не гнушался черпать знания от краснолицых докеров и портовых нищих — что это такая вьетнамская «Зарница» для местного криминального сброда. Некий авантюрист когда-то давно упрятал дорогущие бриллианты в голову Будды, а саму голову спрятал где-то в непроходимых джунглях. А чтобы сбить со следа многочисленных ищеек, раскидал по всему Вьетнаму десятки таких же голов-пустышек и пустил в обиход фальшивые карты сокровищ.

Мой трофей оказался пустым, но мне чужого и не надо — была бы своя голова цела.

И вот я на дне туннеля — грязный, потный, но пока что избежавший встречи с каким-нибудь из ползучих гадов.

Я включил фонарик. Внизу тускло блеснула вода. Так, придётся ещё и нырять.

«Палец», — внезапно прозвучал во мне голос. Стало не по себе в этом тёмном туннеле.

Какой ещё к чёрту палец?!

Только не нужно нервничать, попросил я себя. Подсознание желает тебе что-то передать. Не пытайся осмыслить, просто расслабься и позволь ему довершить начатое.

Говорят, вода в сновидениях — символ подсознания: глядя на плещущуюся внизу водицу, я осознал все детали, которые бесшабашно упустил мой разум.

Я вспомнил пухлые кисти монаха. И тонкую полоску не загоревшей кожи на безымянном пальце его правой руки. И его слова о том, что он живёт в монастыре вот уже три года.

ПРО ХВОСТЫ
И ХВАСТОВСТВО

Мы стояли на якоре в порту Кобе и наш кок, седовласый японец стал вспоминать детство, проведённое в этих краях и начало своего долгого корабельного пути.
⠀
«Когда я нанялся помощником кока на шхуну «Вестфалия» — представлял я из себя безусого юнца, жизни толком не попробовавшего, но почему-то почитавшего за необходимость быть крайне самонадеянным, чванливым и склонным к излишнему хвастовству.
⠀
На второй день моей службы зашел у нас с коком — а он как и ты был немец — разговор о японских лисах-оборотнях кицунэ. Кок был не на шутку встревожен и сказал: «Третью ночь подряд мне снится одна и та же прекрасная девушка — она манит за собой, а в конце концов оборачивается лисицей и пытается затащить меня в царство мёртвых».
⠀
Я, смекнув, что кока было бы недурно провести, не моргнув глазом соврал, что за свою жизнь в густых лесах острова не раз встречал кицунэ и даже знаю, как заставить лисицу служить себе — нужно всего лишь украсть у неё так называемый звёздный шар, который она хранит в своей норе.
⠀
«Ну это сделать никакой смертный не может», — сказал мне кок, разделывая большую рыбину.
⠀
Я же, продолжая хвастаться, сказал, что ничего сложного в этом нет. На том мы и разошлись.
⠀
После смены я выцедил кружку рома и забылся в своей тесной каюте мертвецким сном, как вдруг отчётливо услышал женский шёпот, зовущий меня по имени. Я наскоро оделся и спустился со шхуны в порт.
⠀
Несмотря на поздний час здесь было многолюдно — закопчённые рабочие, торговцы бог знает чем, побирушки и прогуливающиеся зеваки. И посреди всего этого вавилонского столпотворения стояла она — прекрасная длинноволосая девушка в алом халате, держащая в руках расписанный журавлями зонтик из тонкой рисовой бумаги.

Под самой крышей здания оказалась маленькая комнатка, уставленная свечами и пропитанная ароматами благовоний. Прекрасная девушка ждала меня там, сидя на циновке. Полы её халата расходились в стороны причудливыми волнами.
⠀
Совершенно потеряв голову, я бросился было к ней, но она остановила меня едва уловимым жестом. Её губы прошептали: «Рано».
⠀
В руках красавицы появились кувшин для саке и две чашки. Мы выпили. Я не сводил с неё глаз и, помнится, стал бормотать какие-то глупости о том, как полюбил её с первого взгляда и о том, что готов ради неё на любое безумство.
⠀
И здесь случилось то, чего совершенно не ожидаешь во время свидания с дамой.
⠀
Я увидел хвост.
⠀
Краешек самого настоящего лисьего хвоста, выглядывавший из-под алого шёлка халата.
⠀
«Эге…» — подумал я и мои благоразумие наряду с тягой жить мгновенно взяли верх над юношеским томлением плоти.

Я остыл к прекрасной незнакомке.
⠀
Я вспомнил рассказ кока о приходящей к нему во сне кицунэ и смекнул, что, кажется, угодил в ловушку. Из рассказов моей бабки я знал, что кицунэ часто соблазняют неопытных юношей, чтобы увести в царство мёртвых, откуда они быстро возвращаются глубокими стариками.
⠀
От испуга я сделался неподвижным будто камень и не мог вымолвить ни слова. Единственной моей надеждой было то, что кицунэ неопытная — потому что, рассказывают, только неопытные кицунэ не могут скрыть хвост от человека.
⠀
Девушка-оборотень словно бы не замечала моего испуга. Бросив на меня мимолётный взгляд, она поднялась. Зашелестели одежды. Ещё раз мелькнул лисий хвост. Обдав меня шлейфом неземных ароматов, кицунэ скрылась за ширмой в углу комнаты.

«Бежать! Срочно бежать!» — застучало у меня в голове.
⠀
Я поднялся и оторопел. На небольшом каменном алтаре, который до этого находился за спиной девушки, переливался таинственным светом шар. Сомнений быть не могло — это хоси но тама или звёздный шар, в котором оборотни издревле хранили свою магическую силу.
⠀
Если я завладею им, то заставлю кицунэ себе повиноваться.
Я схватил шар, сунул за пазуху и полетел вниз по трухлявым ступенькам.
⠀
Я бежал что было мочи, уже представляя, какое впечатление я проведу на корабельную команду и в особенности на кока, — пока чёрные предутренние переулки не смешались в один и я не рухнул без чувств в какую-то канаву.
⠀
Я очнулся ближе к полудню у себя в каюте, недоумевая, почему меня никто не разбудил на смену. Голова гудела так, будто я кутил всю ночь. Поначалу я решил, что все мои ночные приключения — просто сон, пока не нащупал за пазухой шар.
⠀
Ликуя, я понёсся на палубу, где члены экипажа покуривали в ожидании обеда.
⠀
— Хоси но тама! — закричал я, вздымая над головой звёздный шар. — Я похитил его у кицунэ!

Вся команда смотрела на меня с нескрываемым ужасом, не обращая никакого внимания на магический артефакт. Я подбежал к умывальнику, посмотрел в висящее над ним зеркало и повторно лишился чувств, поскольку в отражении был отнюдь не безусый юнец, а седовласый старик со всклокоченной бородой и испещрённым морщинами лицом.
⠀
Последнее, что я помню — смеющееся лицо кока.
⠀
…В общем, так он решил меня отучить от излишнего хвастовства и заносчивости. Подговорил портовую гетеру увлечь меня за собой и подмешать в саке снотворное. А когда я спал, кок с помощью пары знакомых из театра кабуки украсил меня стариковским гримом.
⠀
Это была хорошая пилюля скромности, я запомнил её на всю жизнь.
⠀
А звёздный шар оказался огромной картофелиной, которую кок обернул блестящей бумагой и натёр фосфором. Я её потом запёк в печи и начинил разнообразными вкусностями — получилось недурно».

Даже странно было видеть сие ангельское создание здесь — посреди нищеты, отборной моряцкой ругани и зловония протухшей рыбы. Алкоголь ещё не выветрился из моей крови, это придало уверенности — я приблизился. Она посмотрела из-под длинных ресниц и меня словно бы парализовало — настолько красивой была девушка. Её губы прошептали мне какой-то пустяк, из которого однако было понятно, что эта ночь сулит мне череду неземных наслаждений. Здесь в меня влетел какой-то покрытый гарью истопник, а когда я поднялся, девушка будто бы испарилась.
⠀
Я едва не расплакался от досады, как вдруг заприметил поодаль в толпе зонтик из рисовой бумаги, а затем и алый силуэт чудесной девушки, которая будто бы парила над землёй. Я бросился вслед за ней, расталкивая локтями ненавистных прохожих.
⠀
Мы углублялись во чрево города, петляли по узким улочкам, на которых становилось всё меньше пешеходов. Время словно бы растянулось до бесконечности. Наконец мы оказались в глухом переулке. Одарив меня многообещающим взглядом, красавица в алом исчезла в высоком здании из красного кирпича, походившем на пожарную каланчу. Я нырнул вслед за ней, поднялся по ветхой деревянной лестнице, слыша над головой тихий смех обольстительной красавицы.

АНГЕЛЬСКОЕ ПЕНЬЕ
И УСЫ ДЛЯ ДЬЯВОЛА

…Стояли в Бремерхафене. Пока снаряжали судно, я по совету судового врача Джамаля наведался в антикварную лавочку в Старой Гавани. В полумраке, пропитанном запахами мускатного ореха, старинных книг и благородной пылью веков, я заприметил его. Лакированный орехового цвета ящик. Голубой, словно морская гладь диск, позади которого подобно дымовой трубе судна сиял тонарм серебряного цвета. Правду сказал Джамаль: замечательный патефон. Ему срочно нужно на глаза людей — в кнайпе моей милой фрау.

— В какую цену, отец? — спросил я у пожилого хозяина лавки.

— Не продаётся, — буркнул тот в усы.

«Отчего же тогда сия милая вещь красуется на самом видном месте?» — хотел было я спросить, но сдержался, встретившись с хмурым взглядом старьёвщика. Я уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг старик произнёс:

— Не желаете ли пари?

Я удивлённо посмотрел на хозяина. Его дородность и неподвижное умиротворение, царящие в антикварной лавке совершенно не располагали к тому, что кто-то здесь будет держать спор.

— Пари, — чуть раздражённо повторил хозяин. — Как вы видите, род моей деятельности не больно-то способствует острым ощущениям. Мне скучно. Давайте пари?

— К вашим услугам.

— Условия простые: я поставлю пластинку с арией, которую исполняет моя супруга, фрау Хильда. Дослушаете до конца — забирайте ящик. Не сумеете — сбреете усищи.

А я, к слову, за время долгой стоянки в Бремене отрастил пышные венгерские усы, которыми изрядно гордился.

— Какой вам прок от моих усов?

— Продам дьяволу, — мрачно отшутился старик и спросил нетерпеливо. — Ну так что?

Я прикинул. Ну чего такого страшного может таиться в этой пластинке? Вряд ли в голосовых связках фрау Хильды скрывается сила иерихонской трубы, от которой лопнут мои барабанные перепонки. Да и в чарующий голос сирены, услышав который я навсегда останусь в этой лавчонке, не верилось. Заодно меня разбирал азарт: отчего чудаковатый старик выбрал именно такой спор?

— Валяйте, — наконец сказал я.

Старик взялся за ручку патефона.

— Только учтите, — строго произнёс он. — Вы должны оставаться невозмутимым. Никаких ёрзаний, хмурых бровей и уж тем более восклицаний. Сидите и слушаете. Если проявите хотя бы малейшие признаки недовольства — победа моя.

Я кивнул. Старик водрузил пластинку на диск и завёл патефон.

Вы слышали когда-нибудь крик сотен петухов? А хохот стаи гиен? Скрип и дребезжание всех четырёх колёс огромной несмазанной телеги? И притом чтобы всё это — одновременно. Если да, тогда вы сможете отдалённо представить прелесть вокальных изысков достопочтенной фрау Хильды. Она бесцеремонно ворвалась в тесную лавку и принялась там царить, потревожив вековечный сон древних бюстов, которые глядели теперь изо всех углов недовольно и даже с изрядным возмущением.

Бывает абсолютный слух, который мы почитаем за проявление гениальности. Здесь же я столкнулся с обратной стороной этого явления — феноменальным, абсолютнейшим отсутствием слуха.
Фрау Хильда подобно мертвецки пьяному стрелку на Шутценфесте решительно мазала мимо всех нот.

Стиснув зубы, я с изумлением поглядел на хозяина. Откуда старый лис знал, что только три вещи на свете могут вывести меня из себя — недопечённый «Айсбайн», тёплое пиво (слава небесам, с такой супругой, как Ирма двух этих огорчений я лишён) и фальшивое пение?

Рулады продолжались. Я буквально видел, как выплывающие из тонарма звуки обращаются маленькими злобными пираньями, как всей стаей они юркают мне в уши и ожесточённо вгрызаются острыми как лезвия зубами в мой мозг.

Я честно держался минуты полторы (хотя мне показалось, что прошла вечность).

— К чёртовой матери, герр хозяин! — вскричал я наконец, отмахиваясь от кровожадных пираний. — Тащите сюда бритву, я готов отдать вам не только усы, но и шевелюру, только заклинаю, прекратите ради всех святых эту пытку!

И здесь сквозь неземное пение фрау Хильды я услышал нарастающий сиплый звук, который спустя несколько секунд превратился в отчётливый хохот. Из-за одной из полок с перекошенным от смеха лицом буквально вывалился наш судовой врач Джамаль. Здесь и старик-хозяин не удержался: без сил он опустился на табуретку, лицо его побагровело, огромное тело сотрясалось от смеха, по щекам катились слёзы. К тому времени Джамаль и вовсе лёг на на пол и хохотал, суча ногами.

— Видели бы вы себя! — в коротких промежутках между приступами смеха сообщали наперебой хозяин лавочки и Джамаль. — Такое впечатление, что бездна разверзлась и вы увидели дьявола!

Когда господа несколько успокоились, Джамаль, утирая слёзы, сообщил:

— Этот патефон я третьего дня как купил — мой вам подарок на день рождения. Но зная вашу искреннюю любовь к фальшивому пению, решил таким незатейливым образом вас разыграть вместе с герром Отто.

— Петь Хильда совершенно не умеет, — отдуваясь от смеха пояснил герр Отто. — Зато умеет делать великолепную лимонную настойку, — с этими словами старьёвщик вынул из шкафчика внушительного размера бутыль с ярко-жёлтой жидкостью.

Мы ещё долго хохотали под изумительный напиток от сладкоголосой фрау Хильды. Насколько высшие силы лишили её таланта к пению, настолько же одарили умением изготовлять сей цитрусовый нектар.

Кстати, усы я сбрил там же, ведь спор выиграл герр Отто (мы их навеселе приклеили к одному из бюстов, кажется, то был Александр Македонский) — да и вообще привязанности нужно отсекать.

Конечно, если эти привязанности — не пиво и не рулька.

САМЫЕ ТЁПЛЫЕ
БАШМАКИ

Эту историю рассказал мне старый голландский рыбак, у которого я заночевал перед отплытием парома в британский Халл. Вся речь и движения этого старика были проникнуты тихим счастьем, а во взгляде читалась небывалая для такого возраста осознанность.

Он поглядел на мои подбитые мехом сапоги и, негромко засмеявшись, сказал:

— А всё-таки нет обуви, теплее моей.

Я взглянул на его старенькие деревянные кломпы, из которых во все стороны выглядывала солома и с сомнением покачал головой.

Старик подлил нам ещё вина и принялся рассказывать:

— …Зима в тот год выдалась необычайно холодной: деревеньки так и утопали в печном дыму. Ранним утром сочельника я вышел на лодке в море, надеясь вернуться к обеду с уловом для праздничного стола. Я довольно долго провозился со снастями и не заметил, как сделалась буря. Горизонт потемнел, всё пространство затянуло снежной крупой так, что берег пропал из виду. Я налёг на вёсла, но через десять минут бороться со стихией стало бессмысленно: лодку вертело и несло в противоположную сторону. Я боролся, зазря тратя силы. Спустя пару часов тщетной битвы я понял, что уже не понимаю, где берег. Оставалось только накрыться брезентом и тряпьём, залечь на дно лодки и отдать себя в руки высшим силам.

Но и этому не суждено было сбыться: огромная волна заглотила мою утлую шлюпку и что есть сил ударила о прибрежные камни. Я полетел в ледяную воду, обезумевший от страха и боли. Каким-то чудом мне удалось вынырнуть: всюду были пена и обломки моего судна. Я выполз на берег едва живой. Не разбирая местности, хромая, по пояс проваливаясь в снег, я стал прокладывать путь сквозь вьюгу. Не знаю, сколько времени прошло — может быть, час, а может и все три. Нёсся я словно бы оглушённый, ни на что особенно не надеясь. Знал одно: если остановлюсь —замёрзну насмерть. Конечности и лицо мои заледенели, одежда встала колом — я уже мысленно прощался с дорогой моей супругой и детьми, как вдруг напоролся в темноте на ржавую низкую калитку. Я поднял глаза: впереди в нескольких шагах едва различимо маячил тёмный силуэт какого-то невысокого строения. Если в доме есть хоть какие-то дрова — я спасён, поскольку спички в специальном непромокаемом мешочке всегда были за моим поясом! Я перебрался через калитку и обнаружил небольшую глиняную мазанку.

Увы, ничем, кроме как укрытием от ветра это пристанище мне послужить не могло — внутри обнаружились только пустые стены, кучи битых черепков и рыбьей чешуи на полу, даже дверей на петлях не было. Я чувствовал, что силы мои на исходе и даже полчаса я не вытерплю в таком состоянии. Помню, как в голове промелькнула мысль: наверное, только великие грешники умирают так, да ещё и под Рождество… В отчаянии я заглянул в камин.

У вас бывает такое: услышишь какой-нибудь запах спустя десятки лет — и перед глазами живо пробегают события того времени?

В детстве летом я иногда гостил у тётки в небольшой рыбацкой деревушке. Была деревушка ещё меньше, чем наша: десяток домов, да и те все какие-то мелкие, неуклюжие, будто не хотелось им стоять на мокром солёном ветру и месяцами не наблюдать ничего, кроме пустынного серого горизонта Северного моря. В той деревеньке жил один чудак, которого мы, детвора, звали Мейндерт-с-Торбой. Целыми днями он бродил по окрестностям, заходя в соседние деревушки и собирал в свою огромную закопчённую котомку всяческий хлам: велосипедные рули, мотки проволоки, лошадиные подковы, глиняные черепки — чего там только не было. Дома Мейндерт аккуратно складировал найденное в погреб, расположенный здесь же, в его хибаре.

Откуда мы знали про погреб? Да потому что штуковины, найденные Мейндертом-с-Торбой казались нам крайне интересными — нас тянуло посмотреть, что такого диковинного раздобыл старик на сей раз: облупленную безногую марионетку ли, выброшенную бродячим цирком или резную ручку от трости с оскаленной львиной мордой? К чести нашей мы никогда не пытались стянуть у Мейндерта его вещички, а просто забирались в хибару в его отсутствие (старик и не думал запирать дверь) и вволю играли, устраивая порой целые баталии. Мейндерт-с-Торбой, кажется, догадывался о наших проказах, поскольку всякий раз, заходя во двор нарочито громко начинал обсуждать сам с собой погоду или принимался ругать покосившуюся изгородь, давая тем самым нам время скрыться задними дворами. Это были прекрасные дни, проникнутые непостижимостью мира и запахом пихтового масла, потому что старик его невероятно любил и открытые пузырьки стояли в хибаре повсюду.

…Так вот, в отчаянии я заглянул в камин. И почувствовал едва уловимый аромат, которого не слышал много лет. Я нащупал на камине пузырёк, покрытый густым слоем пыли. Меня будто бы ударило током. Комната чудесным образом преобразилась. На несколько мгновений я вновь почувствовал себя восьмилетним беззаботным мальчуганом. Заледеневшими пальцами я зажёг спичку и осмотрел комнату. Слёзы покатились из глаз, обжигая щёки. Я не мог поверить, что судьба спустя десятки лет вновь привела меня в покинутое жилище старика Мейндерта. Я вспомнил, что однажды летом поинтересовался у матери, почему она по своему обыкновению не отправляет меня в деревушку к тётушке, а та ответила, что деревушку по весне снесло наводнением и жители вынуждены были оставить насиженные места…

Я рухнул на грязный пол и что есть сил принялся по нему колотить ничего не чувствующими от холода кулаками. Внизу глухо разнеслось эхо. Сдирая пальцы, я принялся копать, пока не наткнулся на железное кольцо. Дернул его из последних сил: дверь в погреб с заунывным скрипом отворилась.

…Знаете, я не сомневаюсь в том, что ваши сапоги выдержат даже и арктический холод
Но будут ли они так же жарко пылать, как сорок пар ольховых кломпов, найденных в подполе величайшего из когда-либо живших на земле спасителей — Мейндерта-с-Торбой (убейте, не знаю, где он насобирал столько обуви) и согреют ли они так сладко, как согревали тело и душу прошедшего несколько километров по ледяной вьюге, измождённого рыбака, который десять минут назад уже практически смирился с тем, что скоро умрёт?

Ну и послушайте: несмотря на то, что сердце мое обливалось кровью оттого, что моя семья, верно, считает меня погибшим — это всё равно было неплохое Рождество. В подполе у Мейндерта обнаружилась непочатая бутылка водки, а паёк из нескольких селёдок, ломтя хлеба и красной луковицы в моей заплечной сумке на удивление быстро подсох над огнём и оказался изумительно вкусным.

О ПОЛЬЗЕ КОРАБЕЛЬНОЙ
КАЧКИ

Я плыл из Цейлона торговым судном, гружёным специями и чаем. Море буйствовало две трети пути и чтобы поступить назло морской болезни и корабельной скуке, мы с тремя моими спутниками упражнялись в играх на меткость. В основном игрища эти сводились к двум нехитрым дисциплинам. Согласно одной необходимо было с пяти шагов забросить пивную пробку в пивную же кружку. Другая заключалась в том, чтобы с расстояния вдвое больше нанизать баварскую шляпу зеппель на оленьи рога, висящие в моей каюте над дверью. Мы настолько вошли в раж, что к концу пути меловая доска на стене была испещрена записями с соревновательными хитросплетениями и рекордами. И хотя мне далеко было до меткости одного из моих соперников, малайзийца Исфахана, однако же к моменту захода судна в Дуйсбург я мог несколько раз подряд угодить пробкой в кружку, практически не глядя.

Сходя на берег, я и не предполагал, что эти умения пригодятся мне так быстро и при таких чрезвычайных обстоятельствах.

Первым делом в Дуйсбурге я нанял такси и поехал проведать родителей моего друга-энтомолога, почтенных фрау и герра Мейендорф, с тем, чтобы передать весточку от сына, задержавшегося на Цейлоне по своим научным хитиново-членистоногим делам. Старики несказанно мне обрадовались, в особенности фрау Мейендорф, которая, помнится, гоняла нас мальчишками, когда мы норовили влезть в кастрюлю и раньше срока попробовать одуряюще пахнущий наваристый айнтопф — она его варила каждое воскресенье.

Принялись накрывать на стол. Фрау Мейендорф готовила — не поверите — айнтопф. Услышав аромат супа, я едва не прослезился от того, как быстро летит время и сколько седых волос в моих усах. Здесь как нельзя кстати оказался перец с голубых берегов Цейлона, который я вручил чете в качестве одного из гостинцев. Герр Мейендорф бросил пригоршню душистых горошин в бронзовую ступку и уже было приготовился растолочь их, чтобы приправить суп, как вдруг в коридоре послышались тяжёлые шаги.

Время было позднее, Мейендорфы никого больше не ждали, потому застыли в испуге. К моему сожалению я, утомлённый дорогой, не успел вовремя сообразить, что нужно добраться до висевшей у двери дорожной сумки, где лежало оружие. В кухню ввалился какой-то чумазый детина с пистолетом наперевес и в платке, закрывавшем нижнюю половину лица. Он бросил в сторону Мейендорфов засаленный мешок и рыкнул, дёрнув стволом:

— Кладите сюда всё столовое серебро! Побыстрей да без фокусов.

Пока Мейендорфы дрожащими руками вынимали из ящичков вилки, ложки и ножи, грабитель то и дело задирал платок, утирая пот, отчего необходимость маски отпадала. По данному жесту я сделал вывод, что злоумышленник: а) неопытен; б) весьма недалёк и наивен. В связи с этим у меня созрел некий план, поскольку ещё я в детстве орудовал серебряной утварью Мейендорфов и знал, насколько она им дорога.

— Эх, — деланно стал я сокрушаться. — Чем же мы теперь будем хлебать ваш изумительный айнтопф, фрау Эмма? Негоже пропадать такому добру.

Детина с недоверием покосился в сторону кастрюли с супом. Было заметно, что он не прочь оскоромиться. Старик Мейендорф посмотрел на меня вопросительно, я украдкой ему подмигнул.

— Да, похоже, придётся вылить. Все старания коту под хвост, — сказал старик.

— Это поистине кощунство, — заметил я как бы промеж делом. — Ибо вкуснее супа я не ел, хотя куда ни ткни глобус — везде побывал.

— Что это там? — с любопытством спросил грабитель. Он жестом заставил нас переместиться в угол кухни, а сам, не опуская ствола, подошёл к плите и снял крышку с кастрюли. Даже сквозь платок я увидел, как раздулись его ноздри, а кадык заходил ходуном от обилия слюны. Кажется, я попал туда, куда надо: детина-то обжористый.

— А ну-ка дед, брось сюда ложку, — приказал злоумышленник.

…В Цейлоне мне довелось общаться с одним знахарем, настолько иссохшим от морских ветров, что было непонятно, сколько ему лет. Когда я пожаловался на недомогание из-за тропического климата и бессонницу, он протянул мне небольшой мешочек с семенами, похожими на кофейные.

— Сонный куст. Такой уже не найдёшь. Людей стало слишком много, вот он и прячется по горным оврагам. Если богиня сна напрочь от тебя отвернётся — отколи ма-а-аленький кусочек, — знахарь приблизил к глазам сомкнутые большой и указательный пальцы. — Но не больше. Иначе проспишь трое суток и тебя не разбудит даже корабельная пушка.

Я усмехнулся про себя, решив, что старик, как любят многие знахари, несколько преувеличивает силу снадобья, но всё же принял дар, спрятал мешочек во внутренний карман сюртука и благополучно о нём позабыл до сего момента.

…Итак, детина попросил Мейендорфа бросить ему ложку. Тот сделал это будто нарочно неуклюже. Пока грабитель поругивал старика и наклонялся, поднимая ложку с пола, я улучил момент и метнул давно подготовленное семечко прямо в ступку, стоявшую рядом с кастрюлей. Недели корабельной практики не прошли даром: бросок получился филигранный — Исфахан бы точно меня похвалил.

Детина ничего не заметил и принялся наливать себе суп.

— Эмм… — сказал я нарочито обеспокоенно. — У меня одна просьба, сударь. Умоляю, не используйте те специи, что в бронзовой ступке — это очень редкая разновидность цейлонского перца, мне необходимо передать эти экземпляры для научного исследования.

Блеф сработал.

— Что ещё за вздор? — захохотал детина, заглядывая в ступку. — Ты просишь меня сохранить для науки эти сморщенные семена? Конечно же я приправлю мамашину похлёбку твоими научными экземплярами, — при этих словах он вновь разразился взрывом дурацкого хохота. — Мне остренькое в самый раз, потому что я вчера перебрал со шнапсом.

Детина растолок содержимое ступки, приправил айнтопф и начал есть, совершенно по-хамски не пригласив к столу почтенных хозяев дома и утомлённого многодневным плаванием господина. А уже через минуту его постигла справедливая расплата — распластавшись всею своей необъятной тушей, горе-грабитель храпел на полу кухни. Мы без проблем сдали его полицейским.

А сами угостились наконец наваристым айнтопфом и прекрасным пивом из погребка четы Мейендорф, со смехом вспоминая пережитое.

«САМОЕ ОПАСНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ»

Оставались сутки до того, как причалить к бразильским берегам, когда корабль атаковали пираты. Пришлось спасаться вплавь по бурному морю. Шальная пуля зацепила меня за плечо и, к счастью, прошла навылет. К ещё большему счастью впереди вскоре показалась полоска земли. Остров! Спасён!

Но злоключения, увы, только начинались: место моего пристанища кишело воинственными аборигенами. Я спрятался у берега в заросшей кустарником пещере и стал обдумывать своё незавидное положение.

При мне были: медикаменты и спички в непромокаемом кожухе, морской бинокль, часы, нож, лёгкие рыболовные снасти, шпагат и кое-какая мелочь.

А ещё в пещере обнаружился у меня пернатый сосед — птенец аргентависа с перебитым крылом. Так что встретились два несчастья. Чтобы вы не были введены в заблуждение словом «птенец» — расскажу, что даже у молодой особи этого вида размах крыльев достигает пяти метров, а взрослая способна поднять в воздух человека. Я соорудил себе пару удочек, острогу и по ночам осторожно выходил на охоту, а затем делил свою нехитрую добычу с птенцом.

Мы оба быстро шли на поправку, однако по-прежнему непонятно было, как добраться до большой земли, избежав встречи с аборигенами. Но ситуация разрешилась сама собой. На двадцатый день меня сразила лихорадка, вызванная чрезмерной усталостью и последствиями раны — и я уснул настолько крепко, что очнулся уже в плену.

Над головой у меня потрясли копьями, шаманы повыкрикивали мне в лицо тарабарщину, а затем я под конвоем отправился в темницу. Она оказалась на удивление комфортной. Из окошка с решёткой открывался великолепный вид на океанский залив.

Да и кормили весьма недурно — я даже иногда подумывал, что местный повар сгодился бы моей Ирме на кухне в кнайпе. Правда, было скучновато, но на мою радость в камере обнаружились несколько французских романов (видимо, от прежнего узника), которые, за неимением более приличного чтива, я выучил чуть ли не наизусть.

Меня не трогали. Я несколько раз пытался узнать у надзирателей, чего от меня хотят, но найти общий язык мы не смогли.

Прошло несколько месяцев. Наконец ко мне в камеру явился один из местных жрецов.

На ужасающем французском (похоже, знания достались ему от бывшего обладателя французских романов) он сообщил, что с приходом сезона дождей я стану новым сыном местного бога, отвечающего у них за осадки. Но радоваться здесь особо было нечему, поскольку стать сыном бога Дождя, по словам жреца, можно было только следующим образом — меня привяжут верёвками к огромному валуну и отправят с обрыва на дно морское. В конце беседы жрец поведал, что сезон дождей начнётся через две недели.

Оставаться в гостях у островитян как-то внезапно перехотелось.

Одну из верхних деревянных балок, перекрывающую ход на крышу, я давным-давно источил пронесённым в подошве ботинка перочинным ножичком — оставалось хорошенько вдарить по ней камнем (я заприметил один из плохо держащихся камней в стене). Но как поступать дальше, было непонятно — темница обнесена высоким забором.

Я был близок к отчаянию, когда однажды в ясный полдень увидел, как высоко в небе парит силуэт огромной птицы. Сердце у меня затрепетало, и я сразу всё понял. Птенец не оставил меня в беде. Через несколько минут тот приземлился на соседнем дереве, так, что угрожающе затрещала толстая ветка. Боже, как он вырос!

— Осторожней!.. — прошептал я ему. — Прилетай с первым дождём.

Птенец взглянул на меня всё понимающими глазами, взмахнул огромными крыльями и растворился в голубом небе.

А дождь случился уже на следующий день. Когда раскаты грома набрали силу и стали оглушающими, я в такт им начал колотить по балке и вскоре сломал её. Мой птенец уже ждал меня на крыше. Я взобрался на его могучую спину, что есть сил вцепился в перья, и мы полетели.

Слабо помню, как мы приземлились в джунглях, как я отвязал с привязи лодку какого-то рыбака-аборигена и долго грёб в сторону берега Бразилии, ведомый моим мудрым птенцом. Да и это уже совсем другая история…

Но самое невероятное в этой истории — то, что она случилась только в моём воображении (и теперь в твоём, дорогой читатель). Потому что вопреки всей своей увлекающейся натуре, с приходом трудных для всех нас всех времён я решил, что самый главный подвиг — бросить на годок якорь и вместо изучения камбоджийских статуй и эндемичных папоротников острова Святой Елены, совладать с бытовыми сложностями, которыми так насыщена жизнь моей Фрау и её помощников по кнайпе.

Чрезвычайно счастлив этому годичному пребыванию на приколе, потому что именно сейчас нашим близким как никогда нужна помощь. И потом таких изобильных угощений, как в ресторанчике, я давно не едал. Форму позволяли сохранить только еженедельные походы в горы.

А литературную форму поддерживаю такими вот незамысловатыми описаниями приключений, уж не серчай дорогой читатель.

Тем более настоящие приключения зовут! И не заставят себя ждать, уж поверьте. Читайте и будьте здоровы!